Цель и материалы исследования. В статье с использованием цинских источников рассмотрены фигуры трех регентов-тулку (Дэмо тулку Джампел Гелег, Цемолинг тулку Нгаванг Цультим, Тацак тулку Еше Гонпо), чья роль в управлении Тибетом во второй половине XVIII в. – начале XIX в. была велика. Цель данного исследования ― обращаясь к истокам регентства в Тибете, выявить основные причины восстановления этой должности в новом статусе (тулку) в период расцвета цинского администрирования; выявить особенности положения первых регентов-тулку в правительстве, а также оценить их роль в управлении Тибетом. Заключение. Анализ исторических фактов, касающихся деятельности трех представителей института регентства и их функций в правительстве, позволяет сделать вывод, что дэсриды и регенты с 1642 г. имели исключительное положение. Дэсрид при Далай-ламе V не только являлся главой гражданской и политической администрации, но и выполнял роль личного советника, хотя не относился к тулку. Регента выбирали Далай-лама или хошутский хан, его статус был законодательно обоснован. Цинское правительство в тех или иных решениях действовало в рамках указанных категорий и с учетом особенностей структуры и управления тибетского правительства. Вероятно, инспирированный императором институт регентов-тулку, с одной стороны, стал проводником их влияния в Тибете, с другой ― восстановил и укрепил значение регента в целом в правительстве Далай-ламы, его роль в принятии решений по поиску, интронизации и сопровождении власти тибетского иерарха.

Цель статьи заключается в анализе малоизученного вопроса ― взятия монгольскими повстанцами столицы Барги г. Хайлар в мае 1917 г. Результаты: изучены российские разведывательные и дипломатические документы из Архива внешней политики Российской империи и Российского государственного военно-исторического архива с привлечением других источников; проведена реконструкция взятия Хайлара повстанцами; обсуждаются причины и следствия этого события. Выводы. Проведенный анализ позволяет заключить, что, хотя повстанцы действовали согласно советам их японских инструкторов, взятие Хайлара было вызвано их собственными мотивами. Последние были связаны с недовольством монголов и солонов властью в Барге даурского меньшинства, которое объявило монгольских повстанцев грабителями Монголии, хотя они сами считали себя борцами за освобождение своего народа; подготовкой прежним руководством Барги боевых действий против повстанцев, в том числе с помощью Китая; стремлением повстанцев вовлечь Баргу в движение за восстановление маньчжурской монархии.

Цель статьи ­ — рассмотреть влияние земельно-пастбищных отношений на особенности формирования сельскохозяйственных объединений (СХО) в 1935–1959 гг. в аспекте административно-территориального деления. Результаты. В связи с одновременным существованием частной и государственной кооперативной собственности в результате формирования и развития сельскохозяйственных кооперативов, повлиявших на земельно-пастбищные отношения, в МНР был поднят ряд актуальных вопросов. Такие предприятия государственного и кооперативного типа, как сельскохозяйственные кооперативы, госпредприятия, машинно-тракторные станции, фермерские кооперативы, пришли к необходимости детальной регламентации земельно-пастбищных отношений и реорганизации территориального управления МНР. В истории Монголии в период с 1950 по 1960 гг. была осуществлена крупнейшая реорганизация административного деления Монголии на 1568 багов, 330 сомонов и 21 аймак. Основную роль в этой ситуации сыграла политика регулирования землепользования и обеспечения пастбищ для 255 сельскохозяйственных кооперативов, 17 совместных кооперативных предприятий, 9 совместных кооперативов и 90 государственных предприятий, просуществовавших до 1990  г. Выводы. Земельные отношения как основа развития скотоводства в процессе формирования сельскохозяйственных объединений и в период после ликвидации сельскохозяйственных объединений были изменены в МНР коренным образом. Однако земля как объект общего пользования находилась в юрисдикции государства, и им осуществлялось управление земельными отношениями и системой сельскохозяйственных объединений. Таким образом, имелся общий регулятор в виде государства. Это являлось преимуществом перед сегодняшним положением, когда интересам многочисленных скотоводов не соответствует преобладание земель общего пользования.

Введение. Проблема изучения калмыцкого зарубежья остается на сегодня малоисследованной. В советский период деятельность калмыцкой эмиграции по известным идеологическим причинам не освещалась. Имена калмыцких зарубежных деятелей, казалось, были навсегда вычеркнуты из духовного наследия калмыцкой культуры, несмотря на их важное значение для воссоздания целостной картины развития калмыцкой культуры в целом. Цель: рассмотреть общественно-культурное движение калмыцкой эмиграции. Результаты. Вытесненные с родины калмыки-эмигранты, несмотря на свою малочисленность, а также тяжелые, подчас трагические условия жизни, не подверглись национально-культурной ассимиляции. Напротив, свою деятельность, все свои интеллектуальные силы они направили на сохранение национального самосознания, исторической памяти, национальных традиций и культуры. Лидеры калмыцкого зарубежья видели в этом залог возрождения и процветания своего народа. Выводы. Анализ общественно-культурной деятельности калмыцкого зарубежья позволяет говорить о феноменальности данного явления, уникальность которого заключается в сохранении национальной идентичности, поддержании эмигрантами культурного единства, продвижении идей национального возрождения и просвещения калмыцкого народа.

Введение. Одним из основных вопросов при восстановлении автономий репрессированных народов в конце 1950-х гг. на Юге РСФСР явилось определение границ и территориальное размежевание с соседними регионами. Возникла проблема возвращения бывшего депортированного населения в прежние места жительства, в том числе в районы, которые уже территориально не вошли во вновь восстановленные автономии. Для Калмыкии таким вопросом стало инициирование возвращения территории двух бывших районов, делимитация границ землепользования, а также возвращение калмыцкого населения из мест ссылки на указанные территории Астраханской области. История вопроса. Несмотря на наличие ряда публикаций, в том числе монографического характера, по истории восстановления автономии Калмыкии в 1957 г., проблема территориального размежевания с Астраханской областью, возвращение калмыцкого населения не являлось предметом специального научного исследования, хотя вопрос являлся и является актуальным и дискутируемым в обществе. Цель статьи — рассмотреть указанную проблему в единстве: как управленческую и гуманитарную. Задачами исследования выступают административно-управленческий (анализ действий и решений органов власти различного уровня) и гуманитарный аспекты (мнение калмыцкого населения, желавшего возвратиться на прежние места жительства, позиция органов государственной и местной власти; статистические сведения о переселенцах, отраженные в официальных документах). Результаты. Автор приходит к выводу, что нерешенность территориального и земельного спора Калмыкии с Астраханской областью упирается в том числе и в неразрешенность данного спора между Ставропольским краем и Астраханской областью еще до восстановления автономии Калмыкии. Сыграл свою роль и географический фактор: территории двух бывших районов имели выход к Волге и в ряде мест примыкали к Астрахани. Однако руководство Калмыкии обращалось в вышестоящие органы власти РСФСР, аргументируя возвращением калмыцкого населения в Астраханскую область, а также экономическим значением территорий

Введение. Скопления позднесарматских погребений, известные как в комплексах более ранних могильных групп, так и в виде отдельных своих могильников, довольно часто встречаются на территории степей Восточной Европы. Спасательные археологические раскопки на территории Октябрьского района Калмыкии выявили новые памятники позднесарматского периода. Так, в группе курганов Дюкер открыто 19 погребений этого периода. Настоящее исследование является продолжением комплекса работ по восстановлению и вводу в научный оборот археологического материала курганной группы Дюкер, начатых в 2017 г. Материал погребений публикуется впервые, рассмотренные погребения не вошли в существующую статистику позднесарматских погребений Нижнего Поволжья. Выводы. Проведенная работа позволит дополнить общую базу данных позднесарматских племен Поволжья. В статье приведено описание 19 погребений позднесарматского периода. Проведена работа с предметами погребального инвентаря погребений, хранящимися в Национальном музее Республики Калмыкия им. Н. Н. Пальмова. Детальный анализ погребений выявил достаточно стандартный характер погребального обряда племен позднесарматского сообщества. На основе полученных данных сделан вывод о социальной категории погребенных в этот период. Традиция погребального ритуала рассмотренных захоронений сочетает в себе отголоски элементов, присущих для культуры среднесарматского исторического сообщества.

Введение. Статья посвящена анализу рукописных текстов сутр культа Белого старца — Сагаан Убгэна. Структурные единицы текстов рассматриваются в контексте существовавшей обрядовой практики ― призываний и жертвоприношений Белому старцу. Цель. Изучение вербальных текстов, посвященных Белому старцу, может пролить свет на закономерности формирования культа и специфики обрядовой практики. Материалы. Исследование базируется на методе изучения сюжетных конструкций рукописных обрядовых текстов: «Čaγan ebűgen-ű neretű sudur orusibai», «Čaγan ebűgen-ű  sudur». Результаты. Выявление синтагматических связей между единицами обрядового текста позволило раскрыть значения составляющих компонентов, поскольку по месту и по роли той или иной обрядовой акции в контексте призываний можно судить об их семантике. Основной целью обращения к Белому старцу (в форме призывания или молитвы) является изложение просьбы о покровительстве. Здесь рассматриваются представления, связанные с Белым старцем в контексте вопроса о роли символического образа в программировании поведения. Повседневная жизнь человека, таким образом, регламентирована высоким образцом: награда/наказание за выполнение/нарушение правил, предписанных Белым старцем, определяется структурой архетипической модели мира

Введение. С древних времен в традициях многих народов возникли представления о чистоте тела, одежды, предметов быта и были выработаны правила соблюдения гигиены, поведения при естественных физиологических процессах, происходивших в организме человека. В среде тюрко-монгольских кочевников, освоивших маловодные и засушливые районы Внутренней Азии, сложилась своеобразная культура личной и общественной гигиены. Задача: исследование традиционной культуры личной и общественной гигиены монголов и ― шире ― тюрко-монгольских кочевников Внутренней Азии. Материалы и методы. Основной корпус источников, использованных в данном исследовании, представляют археологические, этнографические, исторические материалы, раскрывающие быт и культуру кочевников Внутренней Азии ― от хунну до тюркских и монгольских народов, связавших свою жизнь с этим регионом. Суровые природные условия территории проживания номадов Внутренней Азии и кочевой образ жизни создавали определенные трудности для соблюдения личной гигиены и особенно осложняли жизнь женщины. С другой стороны, снимались многие гигиенические проблемы ― от скученности населения до отсутствия благоприятных условий для развития болезнетворных бактерий. Результаты. Выявлено, что в среде кочевников сложившиеся своеобразные представления о чистоте тела, одежды, утвари, жилища, практически полностью соотносятся со сферой духовного и слабо связаны с гигиеной. Однако ряд представлений и традиций служил профилактическими мерами, препятствуя распространению инфекционных заболеваний. Таковыми являются обычай пользоваться личной посудой в пути или гостях, запрет на ношение чужой одежды.

Введение. Изучение источниковедческих вопросов истории повседневности — одна из актуальных задач современных востоковедческих, в том числе монголоведческих, исследований. История повседневности как направление социальной истории может помочь по-новому взглянуть на многие процессы, происходившие в обществе; она охватывает все циклы обыденной жизни — быт и хозяйство, обряды жизненного цикла и сезонные обряды, повседневные религиозные практики, магические ритуалы, связанные с жертвоприношениями, лечением скота, гаданием и пр. Цель настоящей статьи — введение в научный оборот одного из редких источников, относящихся к письменным памятникам, характеризующим гадательные практики, которые использовались в обыденной жизни монголами. Основным материалом для исследования послужило сочинение из Рукописного фонда Института восточных рукописей РАН в Санкт-Петербурге, хранящееся под шифром Q 695. Титульный лист его утрачен, поэтому неизвестно название сочинения. В результате исследования установлено, что имманентные признаки самого текста и его содержания, которые могли бы указывать на происхождение, не очевидны. Большое внимание к скотоводческой тематике говорит вроде бы в пользу монгольского характера памятника. Однако в нем встречаются и рассказы, не характерные для кочевого быта. Есть в нем признаки использования тибетских и китайских материалов. Сочинение имеет гетерогенный характер и является компиляцией из разных источников. Что касается самих представлений о приметах, они, очевидно, имели и имеют более широкий ареал распространения, чем те или иные национальные границы, и отражают практики защиты жизни в широком ареале, охватывающем Центральную Азию, Северную Индию и Китай.

Введение. Санкт-Петербургскому буддийскому храму посвящен ряд исследований. Но до настоящего времени остается неисследованным ряд надписей, являющихся элементами интерьера этого памятника культуры. В статье дается расшифровка надписей на тибетском языке и санскрите из указанного храма. Материалом для исследования послужили надписи Санкт-Петербургского храма, расположенные на фасаде, на портике, на колоннах и пилястрах в зале, на плафоне, в обрамлении проемов дверей и алтарной ниши в молельном зале. Кроме того, проанализированы прорисовки надписей, хранящиеся в Санкт-Петербургском филиале Архива РАН в делах «Чертежи и эскизы к проекту Буддийской молельни в Ст. Деревне по Благовещенской ул., 11» и «Материалы Комитета по постройке буддийской молельни, среди них счета фирм, письмо технической части управления градоначальника о разрешении поместить на фасаде „Ганчжира‟, рисунки эмблем и надписей». Результаты. В работе представлены транслитерация и перевод надписей в храме, а также иллюстрации. Сделаны выводы и предположения относительно авторства надписей. В частности, ставится под сомнение исключительное посвящение храма Калачакре. Во время консультации с Чадо Ринпоче, бывшим настоятелем монастырей Намгьял и Гьюто, Чадо Ринпоче отверг возможность принадлежности этих цитат к какому-либо каноническому буддийскому тексту, в том числе и к Калачакре. Также он высказал предположение, что сколотая надпись над входной дверью могла представлять собой название храма, однако мы считаем, что это маловероятно. Относительно прорисовок надписей, подготовленных в свое время для буддийского храма и обнаруженных в двух делах в Санкт-Петербургском филиале Архива РАН, сделаны следующие выводы. Первая надпись представляет собой мантру Падмошниши (тиб. pad ma’i gtsug tor) «oṃ padmoṣṇīṣa vimale hūṃ phaṭ». Традиционно ее размещают над входом. Возможно, что эта мантра находилась на одном из этажей храма, но позднее была утрачена, или эта надпись просто не вошла в художественное оформление храма. Вторая надпись — «oṃ namo ratna trayāya» ‘Кланяюсь пред тремя Драгоценностями’, в Санкт-Петербургском буддийском храме такая надпись также отсутствует.

Введение. Статья содержит сравнительный анализ грамматических процессов, которые произошли в разных языках, распространенных на одной территории. Сравнение осуществляется в аспекте использования местоимений как средства для образования в языке новых грамматических формантов. Целью статьи является изучение местоимения как класса, присутствующего в каждом языке и осуществляющего глобальные грамматические процессы, которые явились фундаментом для поздних процессов по корректировке языков разных типов. В данной работе рассматривается сущность вторичного родства языков, которому ученые незаслуженно уделяют недостаточно внимания. Оно появилось в результате длительного контакта народов друг с другом и, как следствие, взаимовлияния языков. Связующим звеном, оформляющим синтаксические отношения, являются местоимения, которые особенно сильно оказали влияние на грамматические единицы в тюркских и иранских языках, в частности при функционировании изафета. Материалы. Основой для рассмотрения данных процессов в нашей работе стали тюркские и иранские языки, изафетные конструкции которых проявляются в характере их семантического наполнения: в тюркских языках они связаны с категорией принадлежности, а в иранских ― с определительной категорией. Если говорить о славянских и германских языках, то в них местоименные форманты, помимо представления отношений между словами, выражают грамматическую категорию определенности / неопределенности (в германских языках) и служат средством распознавания прилагательного с точки зрения грамматики (в восточнославянских языках). Результаты. На наш взгляд, имеет место взаимовлияние языков в результате территориальной близости и продолжительного контакта. Большое влияние на славянские языки, в частности на русский, оказали тюркские и финно-­угорские языки, окружавшие их территориально, где акцент делался на частицы, использующиеся для связи и определения позиции знаменательных частей речи. Эти частицы, как известно, отсутствовали в древнем славянском языке, и их функцию выполняли местоимения. В результате мы приходим к выводу, что с точки зрения грамматических категорий языки, которые пребывали в длительном контакте, связаны с одними и теми же языковыми процессами.

Введение. В данной статье мы рассматриваем названия домашних животных, встречающиеся в калмыцких законодательных памятниках XVII–XIX вв. В текстах уложений встречаются лексические единицы, обозначающие не только самих животных, но и возраст и пол. Названия животных употребляются во фрагментах, описывающих штрафы, назначаемые за различные преступления, а также когда речь идет о животных как объекте преступления. Актуальность исследования обусловлена неизученностью лексики таких интересных, информативно насыщенных исторических документов, как сборники законов, которыми руководствовались в прошлых столетиях калмыки. Цели и задачи исследования ― выявить и описать названия домашних животных, встречающиеся в тексте правовых уложений. Материалом исследования послужили законодательные документы, которым пользовались калмыки в XVII–XIX вв. Результаты. Выявлены и описаны названия домашних животных, встречающиеся в калмыцких законодательных памятниках. Определено количественное соотношение употреблений в них названий животных. Показано, что градация штрафа зависела согласно монгольскому законодательству не только от тяжести преступления, но и от социального положения ответчика в обществе и, соответственно, от его материального достатка. Указанные уложения отражают не только уголовное, гражданское, военное и религиозное права калмыков, но и экономику общества того времени, а если сравнить между собой правовые уложения, относящиеся к разным периодам времени, то можно проследить его экономическое состояние в динамике. Так, если в памятнике XVII в. «Великое Уложение» указывался штраф размером в сотни и тысячи голов животных, то в памятнике XVIII в. «Духовные и светские законы» в штрафе указывается не количество животных, а только их возраст, поскольку к этому периоду штраф уже состоял только из одного животного. Выводы. Лексика, связанная с названиями домашних животных и встречающаяся в текстах правовых уложений, свидетельствует о том, что в исследуемый период калмыки разводили четыре вида скота: верблюдов, лошадей, крупный рогатый скот и овец. Фрагменты, описывающие размеры штрафов, свидетельствуют о постепенном сокращении поголовья скота у калмыков на территории России. Тексты уложений разных периодов показывают сохранение в практике судопроизводства традиции наказания уплатой штрафа скотом, но не лишением свободы. Последнее наиболее болезненно воспринималось калмыками, не привыкшими к ограничению физической свободы.

Введение. Зародившийся на стыке фольклора и литературы жанр баит в башкирском фольклоре возник на основе стихотворной формы бейт, который в поэзии народов Ближнего и Среднего Востока означает двустишие в разных жанрах классической поэзии. В башкирском и татарском фольклоре баит служит определением жанра национальной поэзии, в котором повествуется об исторических или бытовых происшествиях трагического или остродраматического характера. Башкирские народные баиты делятся на военно-исторические и социально-бытовые. Цель. В статье исследуются некоторые башкирские социально-бытовые баиты как жанр, находящийся между устной и книжной литературой, и их отличительные черты с точки зрения композиции и художественно-эстетического разнообразия. Материалы. При рассмотрении данной проблемы в основу исследования легли документы фольклорных научных экспедиций, организованных в разные годы, которые затем вошли в том «Баит» многотомного свода «Башкирское народное творчество» (Уфа, 1978, на башк. яз.; 2004, на рус. яз.), а более позднего периода — в сборники материалов экспедиций. Среди всего материала авторы выделяют интересующий их жанровый вид баитов — социально-бытовые, которые в национальной фольклористике не изучены в достаточной степени. Об этом свидетельствует отсутствие публикаций, прежде всего монографий. Авторы статьи делают попытку восполнить этот пробел, привлекая найденные фольклорные материалы. Для объективности выводов и более выпуклой демонстрации художественного своеобразия башкирских народных социально-бытовых баитов авторы также обращаются к трудам татарских исследователей и ссылаются на некоторые их высказывания. Результаты. В результате проделанной работы авторы статьи установили яркие отличительные художественно-эстетические, идейно-тематические, художественно-функциональные качества и своеобразие социально-бытовых баитов. В отличие от баитов других жанровых видов (социально-исторических баитов с их разновидностями) для них в особенности характерны эпитеты, образные сравнения, параллелизмы и уменьшительно-ласкательные формы в обращениях, наличие зачина, концовки и т. д. Также было выявлено сходство социально-бытовых баитов с идейно-тематическими особенностями эпитафики, надгробных записей. Обнаруженные татарскими исследователями эти сходства во многом характерны и для башкирского народного творчества

Введение. Развитие советской калмыцкой поэзии в 1930-е гг. сопровождалось освоением новых жанров, в том числе заимствованных из русской советской литературы. Одним из таких жанров стала литературная баллада, которая, не имея аналогов в калмыцком фольклоре, ориентировалась на традицию русской советской баллады, активно осваивалась поэтами в 1960–1970-е гг., а в 1980-е гг. наметилось снижение авторского внимания к этому жанру. Актуальность исследования определена малоизученностью калмыцкой баллады прошлого века. Проблемность обусловлена выяснением места этого жанра в истории калмыцкой литературы, выявлением круга авторов баллады. Цель. Изучение общей эволюции калмыцкой баллады не входит в задачи статьи, которая ограничена рассмотрением поэтики репрезентативных баллад Д. Кугультинова и М. Хонинова для определения состава и функционирования этого жанра в поэзии этих авторов в 1960–1980-е гг. Методы. Сравнительно-сопоставительный метод позволяет определить авторские стратегии поэтов в области избранного ими жанра баллады, а также роль переводчиков в интерпретации оригинального текста для русскоязычного читателя. Результаты. В калмыцкой поэзии советского периода литературная баллада не стала ведущим жанром, несмотря на обращение к ней ― эпизодическое или постоянное ― ряда поэтов в разные периоды их творчества ― Г. Даваева, Б. Дорджиева, М. Нармаева, Л. Инджиева, Б. Сангаджиевой, А. Балакаева, В. Нурова. Среди баллад особо выделяются три баллады Д. Кугультинова (1970–1980-е гг.), более десяти баллад М. Хонинова (1960–1970-е гг.). Несмотря на то, что самим Д. Кугультиновым баллады не маркированы, эти стихи сохраняют признаки жанра как со стороны формы, так и со стороны содержания, носят лиро-эпический характер, философичны и дидактичны в тематическом ракурсе: борьба добра и зла, морально-нравственные конфликты, сила художественного слова. Военная баллада М. Хонинова опирается на традиции русской военной баллады с ее героикой, патриотизмом, жертвенностью, темой исторической памяти, автобиографизмом. При этом оба поэта сохраняют особенности калмыцкой версификации, в основном анафоры (единоначатия). Балладный стих в поэзии двух поэтов прошлого века не имел строгой связи с определенным метром, строфикой и рифмовкой, но включал обязательную анафору, что подтверждают примеры стихотворений обоих поэтов. Заметна роль переводчиков в актуализации жанрового потенциала калмыцких авторов. Выводы. Изучение калмыцкой баллады прошлого века позволяет выявить заимствованный жанр в истории калмыцкой литературы, его генезис, состав и функционирование в 1960–1980-е гг., соотношение формы и содержания, национальный вектор на примере избранных авторов.

Рецензия посвящена анализу монографии С.С. Цыпиловой "Женский вопрос в государственной политике Монголии (1924–2000-е гг.)" (Улан-Удэ: Изд-во ФГБОУ ВО «Бурятская государственная сельскохозяйственная академия им. В. Р. Филиппова», 2015. 181 с. )