Введение. Статья посвящена одному из важнейших направлений внешнеполитической жизни Калмыцкого ханства в XVII–XVIII вв. — взаимодействию с Тибетом. Цель статьи — ввести в научный оборот новые архивные документы и сведения о специфике формирования, основных направлениях, периодах, значительных исторических фигурах и итогах калмыцко-тибетского взаимодействия в XVII‒XVIII вв. Результаты. Взаимодействие калмыцкой аристократии с Тибетом складывается незадолго до начала формирования Калмыцкого ханства в рамках дипломатической и просветительской деятельности миссионеров буддийской школы Гелуг в ойратском союзе. Клерикальная элита Тибета была заинтересована в распространении буддийского учения, складывании национальной буддийской традиции и буддийской церкви в Калмыцком ханстве. Светская элита ханства, заинтересованная в легитимации собственного статуса, интеграции в социально-политическое пространство Центральной Азии, активно поддерживала принятие буддизма калмыками и распространение буддийской церкви под патронажем Гелуг. Создание национального законодательства и национальной письменности в 40-е гг. XVII в. при активном участии буддийского духовенства сыграло интегрирующую роль в ойратском союзе и стало культурообразующим фактором для социокультурной и социально-политической жизни Калмыцкого ханства. С конца XVII в. тибетская инвеститура, включавшая звание, тронное имя калмыцких ханов, печать и знамя, определяла легитимность и авторитет правителя ханства. Буддийское паломничество являлось основной формой калмыцко-тибетской коммуникации в XVII–XVIII в. Контроль над паломническими поездками представителей калмыцкой аристократии Российским государством с начала XVIII в. становится рычагом воздействия на внутреннюю политику Калмыцкого ханства. Во второй половине XVIII в. калмыцко-тибетское взаимодействие регламентировалось Китаем, использовавшим его для организации откочевки Убаши-хана в 1771 г.

Цель. Статья посвящена истории регионального органа военного управления в Калмыкии от начала его первого создания в сентябре 1918 г. до его ликвидации в декабре 1943 г., а также его роли в формировании калмыцких национальных воинских формирований Красной армии. К сожалению, история военкоматов как в стране в целом, так и в Калмыкии в частности относится к темам, слабоизученным в отечественной и зарубежной историографии. Материалы и методы. Автор, опираясь на широкий круг документальных материалов, выявленных в Российском государственном военном архиве, Центральном архиве Министерства обороны РФ и Национальном архиве Республики Калмыкия, попытался восполнить этот пробел. Полученные результаты позволили прийти к выводу, что Калмыцкий военкомат, образованный в сентябре 1918 г. решением 2-го Чрезвычайного съезда Советов трудового калмыцкого народа, был создан, в первую очередь, для формирования калмыцких национальных частей Красной армии: сначала Образцового Революционного калмыцкого кавалерийского полка, затем Калмыцкой кавалерийской бригады и, наконец, Калмыцкой кавалерийской дивизии. Попытки астраханских губернских властей принизить статус Центрального Калмыцкого военкомата до уездного негативно отражались на формировании калмыцких национальных частей. В межвоенный период Калмыцкий военкомат неоднократно выступал с инициативой создания калмыцкого кавалерийского полка, но добился лишь частичного успеха: образования калмыцкого эскадрона в составе 30-го кавалерийского полка 5-й Блиновской кавалерийской дивизии, а затем ― в составе 87-го запасного кавалерийского полка. В период Великой Отечественной войны Калмыцкий военкомат вел активную военно-мобилизационную работу, призвав за 2,5 года почти каждого пятого жителя Калмыкии. Однако при формировании национальных частей и соединений (189-го Калмыцкого кавалерийского полка, 110-й и 111-й Калмыцких кавалерийских дивизий) Калмыцкий военкомат и подчиненные ему улусные военкоматы работали с еще большей интенсивностью и тщательно отбирали личный состав. Ряд сотрудников военкоматов специально вступил в эти национальные части для службы в их рядах. Таким образом, автор приходит к выводу о том, что Калмыцкий военкомат играл важную роль в формировании калмыцких национальных частей и соединений как в период Гражданской и Великой Отечественной войн, так и в межвоенный период.

Введение. В статье рассматриваются современные локальные формы обрядов принятия невесты у калмыков — у представителей субэтнических групп дербетов и торгутов. Цель статьи — рассмотрение некоторых современных локальных форм обрядов принятия невесты у калмыков для выявления общего и особенного в обрядовых комплексах у представителей различных групп калмыков. Материалы и методы. Основным источником для данной статьи послужили полевые материалы автора по свадебной обрядности калмыков, собранные в 2008‒2010 гг., в 2018–2019 гг. у представителей субэтнических групп дербетов и торгутов. Для сравнительного анализа были использованы материалы по традиционной свадебной обрядности калмыков из работ исследователей традиционного быта калмыков, составленных в XIX в. В статье применяются описательный, сравнительно-сопоставительный, синхронно-диахронный методы, а также метод реконструкции. Результаты. В современной свадебной обрядности у дербетов акцент в обрядах принятия невесты направлен на введение ее под покровительство семейных и родовых покровителей и божеств, что указывает на сохранение пережиточных форм культа предков, акцент на родство по мужской линии. Порог жилища выступает значимым межевым знаком, преодоление которого санкционирует вступление в новую семью. У представителей субэтнической группы торгутов семантика обрядов по введению невесты коррелируется с древними представлениями об умирающем и воскресающем животном, которое оформляется через ритуальное умерщвление животного — барана как фарна и «заместителя» человека. Использование правой ноги жертвенного животного, которым троекратно ударяют о землю во время обряда по подолу сидящей на полу дома невесты, символизирует «прикрепление» к новой для нее территории в ином статусе, сохранение в современной этнической культуре калмыков рудиментов древних зооморфных культов. В результате исследования выявлено соответствие отличий в свадебных обрядовых практиках у представителей данных субэтнических групп, практиковавшихся в конце XIX в.

Введение. Язык является одним из факторов этнокультурной безопасности. Он выступает как одно из важнейших объективных свойств этноса, а также как символ этнической принадлежности. Язык формирует и развивает культуру, выполняет важнейшие этносоциальные функции. Однако в последние десятилетия одной из актуальных мировых проблем стала проблема его сохранения в условиях глобализации. Все это актуализирует проблему титульных языков и языков малочисленных народов. Проблема сохранения этнической идентичности достаточно остро стоит как в Калмыкии, так и в Бурятии. Связано это с потерей языка и прерванной за годы советской власти религиозной традицией. Цель данной статьи — выявление общих и отличительных признаков современных этноязыковых процессов в Калмыкии и Бурятии. Методы. Использованы сравнительно-сопоставительный метод, анализ статистической информации, экспертный опрос. Проведенное исследование проблемы сохранения языка в Калмыкии и Бурятии выявило преимущественно схожие черты развития этноязыковых процессов в данных регионах. Калмыцкий и бурятский языки находятся под угрозой исчезновения. Численность населения, владеющего родным языком, стремительно сокращается. При этом знание языка молодым поколением также снижается. Язык из разряда реального этнодифференцирующего признака становится лишь символическим признаком народа. Однако опрос экспертов показал, что современное калмыцкое, бурятское общество транслирует возрастающий интерес к традиционной культуре и языку. Они отмечают популярность курсов по изучению калмыцкого и бурятского языков. В целом эксперты положительно оценивают государственные меры по развитию языка в этих республиках. Таким образом, несмотря на глобальные угрозы и факторы, негативно влияющие на этническую идентичность, существуют позитивные тенденции и условия для развития культуры, языка в рассматриваемых нами республиках.

Целью данной работы является реконструкция повседневной жизни населения Калмыцкой АССР в первые годы после возвращения на родину из ссылки в восточные районы страны, а также постановка проблемы изучения национальных газет как источника для исследований повседневности региональной истории, поскольку периодическая печать является одним из средств массовой коммуникации и трансляции информации. Материалы. В качестве источника для исследований были отобраны фотографии, опубликованные в национальной газете «Хальмг үнн» за 1957–1959 гг. Несмотря на то, что газета «Хальмг үнн» была «правительственной», тем не менее на страницах газеты можно проследить каждодневное бытие человека. Методом сплошной выборки был отобран материал за 1957–1959 гг. для реконструкции, далее проанализированы фотоснимки, редко привлекались тексты. Результаты. Материалы газетных текстов не содержат прямых упоминаний о депортации калмыцкого народа, и за редким исключением имелись фотографии ветеранов Великой Отечественной войны. Можно найти в газете «Хальмг үнн» статьи, которые рассказывают о возвращении калмыков на родину из тех или иных сибирских городов, но не говорится о том, почему они там оказались. Подобные темы идео­логическая цензура не пропускала до 1988 г. В газете «Хальмг үнн» за исследуемые годы недостаточно освещается частная жизнь рядовых граждан СССР, однако следует отметить, что если в 1957 г. еще можно встретить заметки об обычном человеке, его проблемах, то в последующие годы, видимо, с налаживанием работы цензурного органа все меньше и меньше встречается материалов, посвященных частным сторонам жизни рядовых граждан. Выводы. Несмотря на скудность материала о повседневной жизни, все же имеющаяся часть формирует параллельный мир информации, противопоставленной информации, пропущенной через идеологический фильтр. Материалы газет только начинают вводиться в научный оборот и использоваться как источник для проведения различного рода исследований (язык, письменность, фольклорные материалы, переводы, повседневность, общественно-политическая история и др.), важно продолжить эту работу.

Введение. Настоящая статья является частью серии статей, посвященных китайско-монгольскому глоссарию Дада юй 韃靼語 / Бэйлу июй 北虜譯語 — малоизвестному лексикографическому труду, датирующемуся между 1567 и 1603 гг. Цель. В статье рассматривается китайская транскрипция монгольских аффрикат в связи с проблемой их фонемного статуса и дистрибутивных особенностей в монгольском диалекте словаря, отражающем переходный этап между среднемонгольским и современным монгольским периодами в развитии монгольских языков. В работе также обсуждается влияние на систему транскрипций монгольских аффрикат нескольких стадий фонетического развития китайского языка, таких как: 1) северномандаринское диалектное койне XVI–XVII вв., на основе которого сформировался современный стандартный китайский; 2) т. н. стандартный позднеминский гуаньхуа 官話 XV–XVII вв., сложившийся на основе южномандаринских диалектов и обладавший рядом архаичных и диалектно специфичных черт; 3) древнемандаринский — разговорное койне XII–XIV вв., отражавшее произношение столицы династии Юань — г. Даду 大都 (совр. Пекин). Результаты. На основе китайской транскрипции в звуковой системе монгольского диалекта словаря выделяются две серии аффрикат: аспирированные ([ʧh], [ʨh], [tsh]) и неаспирированные ([ʧ], [ʨ], [ts]). Интересной особенностью является наличие глухих аспирированных альвеопалатальных аффрикат ʨ [ʨh] и ʥ [ʨ], которые предположительно развились из более ранних среднемонгольских палатоальвеолярных č [ʧh] и ǰ [ʧ] перед историческим *i. Что касается c [tsh] и ʒ [ts], они засвидетельствованы только в нескольких лексических единицах и могут рассматриваться как маргинальные аллофоны фонем č [ʧh] и ǰ [ʧ], соответственно. Автор приходит к выводу, что структуры как аспирированной, так и неаспирированной серий полностью идентичны: каждый из них состоит из базового аллофона ([ʧh] vs. [ʧ]) и двух неосновных позиционных аллофонов, один из которых ([tsh] vs. [ts]), кроме того, может рассматриваться как маргинальный или проблематичный из-за его крайне ограниченной дистрибуции.

Лексика тувинского языка, связанная с родильным обрядом, как и в других тюркских языках, представляет собой относительно замкнутую и обособленную лексико-семантическую группу, которая складывалась веками. Но со временем многие лексемы стали уходить или исчезать из активного словарного запаса современного тувинского языка, а другие стали использоваться на ограниченной территории или стали вытесняться описательными новообразованиями. Актуальность исследования обусловлена отсутствием в тувиноведении работ, содержащих фронтальное обследование лексики родильного обряда в рамках представлений тувинцев о мире. Цель статьи — анализ лексики родильного обряда в тувинском языке в контексте описания действий самого обряда, что может дать ценную не только лингвистическую, но также историко-этнографическую информацию. Имеющиеся материалы и отдельные работы по данному вопросу требуют систематизации и корректировки с привлечением для анализа значительного языкового материала. Источниковую базу исследования составили полевые материалы автора, собранные во время комплексных экспедиций с 1999 по 2019 гг., а также лексические и фразеологические материалы, извлеченные из словарей тувинского языка, из трудов этнографов, лингвистов. Результаты. На основе проведенного исследования автор приходит к выводу, что лексика родильного обряда включает несколько групп, отражающих следующие действия: божудуушкун ‘прием родов’, уруг хини кезер ‘обрезание пуповины ребенка’, арыглаашкын ‘очищение’, чаш уруг чуур ‘купание ребенка’, уруг сыртыы шыгжаар ‘захоронение последа ребенка’. Значительную часть лексики родильного обряда в тувинском языке составляют собственно тувинские слова с общетюркской основой или фразеологизмы. Понятия, связанные с родильным обрядом, передаются эвфемизмами, чтобы обезопасить мать и уберечь ребенка от злых духов или «дурного глаза». Значения некоторых слов, связанных с родильными обрядами, подверглись сужению или расширению.

В статье задаётся категориально-семантическая нотация словоформ базовых лексем монгольского языка; эти словоформы охарактеризованы по их встречаемости. В статье приводится список, содержащий базовую лексику современного монгольского языка (454 словоформы). Материалы и методы. Подсчет частотности словоформ вёлся на материале Генерального корпуса современного монгольского языка (ГКМЯ). Настоящая работа опирается на те же принципы квантитативной монголистики, что и предшествующие работы автора. Однако наиболее оригинальной особенностью данной словарной таблицы является наличие в ней особой категориально-семантической нотации. Такая нотация ориентирована на разработку семантической типологии языков мира. Она рассчитана на потенциальную типологическую сопоставимость данного базового лексикона с аналогично построенными базовыми лексиконами других языков мира. В статье приводятся базовые 454 словоформы современного монгольского языка, употребительные в ГКМЯ-1а: абсолютная частотность в ГКМЯ превышает 255, а относительная ― соответственно 220 ipm. (I.) Имя словоформы в квази-орфографической записи. Квази-орфографическая запись отличается от собственно орфографической снятием всех различий по регистру (заглавности/строчности). (II.) Обобщённая грамматема (т. е. сюда включаются не только собственно грамматемы, но и пучки омографических грамматем). (III.) Обобщённая лексема (т. е. сюда включаются не только собственно лексемы, но и пучки омографических лексем). (IV.) Семантическая помета-глосса, приписанная соответствующей словоформе или лексеме (строго говоря, она приписана одному из членов пучка омографических сегментов, совпадающему с именем словоформы). Этот столбец имеет функцию неформального мнемонического напоминания пользователю-типологу (особенно не знакомому с монгольским языком), какое лексическое значение имеет данная словоформа. (V.) Категориально-семантическая помета, приписываемая данной словоформе (точнее говоря, пучку омографических словоформ) в ГКМЯ. Этот столбец в данной таблице является ключевым. (VI.) Абсолютная частотность словоформы (точнее говоря, пучка омографических словоформ) в ГКМЯ-1а. (VII.) Ранг словоформы (точнее говоря, пучка омографических словоформ) в ГКМЯ-1а. (VIII.) Количество текстов из ГКМЯ-1а, в которых данная словоформа (точнее говоря, пучок омографических словоформ) встречается. (IX.) Ранг словоформы (точнее говоря, пучка омографических словоформ) в частотном словаре, упорядоченным по убыванию количества текстов из ГКМЯ-1а. Категориально-семантическая нотация словоформ базовых лексем монгольского языка представлена в виде таблицы, упорядоченной по прямому алфавитному порядку категориально-семантических помет.

Частицы всегда выступали той частью речи, которую относили к словам со «скрытой семантикой». В калмыцком языкознании данная часть речи менее всего исследована, существуют фрагментарные работы; к сожалению, до сих пор не выявлен еще полный инвентарь частиц, не проведена их классификация в зависимости от функциональной нагруженности и семантики и мн. др. Цель. В статье анализируются этимология, функционирование и семантика частицы җе на материале Национального корпуса калмыцкого языка и по данным информантов. Материалом послужили тексты Национального корпуса калмыцкого языка, размер которого составляет около 9 млн токенов, из них почти 7 млн словоупотреблений. Методом сплошной выборки были изъяты примеры с анализируемой частицей җе ‘ладно, хорошо; ну’. Результаты. Согласно данным Национального корпуса калмыцкого языка, частица җе не является высокочастотной, в текстах используется редко, в основном в фольклорных произведениях и исторических преданиях, а также в произведениях писателей и поэтов, язык которых можно отнести к торгутскому диалекту. По данным информантов, в настоящее время частица почти не используется в калмыцкой речи. Частица җе выполняет дискурсивные функции в речевом акте: во-первых, она передает согласие на побуждение, выраженное в предыдущем высказывании, во-вторых, она может вводить побуждение в начале речевого акта, которое выражено в последующей предикации. Согласно этимологическому анализу, частица җе реконструируется как П.-Монг. *ǯïɣa, которая в свою очередь восходит к П.-Алт. *di̯òge. Из монгольских языков частица была заимствована в некоторые тюркские языки (казах., киргиз., тув. и др.), кроме того, видимо, частица *ǯïɣa вошла и в тунгусо-маньчжурские языки, где начальный *ǯ был передан при заимствовании как г.

Среди научных публикаций, рассматривающих особенности языка калмыцких деловых писем и их переводов, на сегодняшний день отсутствуют работы, в которых бы подробно анализировались принципы и стратегии перевода калмыцких деловых текстов. Целью настоящей статьи является выявление основных стратегий перевода официальных писем хана Аюки с калмыцкого языка на русский язык. Материалы и методы. Работа выполнена на материале писем калмыцкого хана Аюки за 1714 г. и русских переводов этих писем, также датированных 1714 г. Все материалы хранятся в Национальном архиве Рес­публики Калмыкия. Транслитерация, переложение на современную калмыцкую графику и буквальный перевод оригинальных текстов на русский язык выполнены Д. Б. Гедеевой. Для выявления стратегий перевода привлекаются как синхронические, так и диахронические переводы. Основными методами исследования являются описательный и сравнительно-сопоставительный, а также метод контекстуального анализа. Результаты и выводы. Сопоставление оригинальных и переводных текстов писем хана Аюки показывает, что в русских переводах сохраняется общая структура и содержательные компоненты письма-оригинала, жанровые и стилевые особенности оригинального текста, хотя тексты переводов не являются дословными. Авторы переводов придерживаются стратегии передачи существенной информации при сохранении семантических доминант сообщения, для русских переводов характерны замены и повтор лексических единиц, лексическое добавление, отражающее экстралингвистические особенности коммуникативной ситуации. Русские переводы писем хана Аюки выполнены с соблюдением норм оформления деловых документов, сформировавшихся к началу XVIII в.

В данной статье анализируются результаты многолетних научных трудов известного ученого-тюрколога, крупного исследователя тувинского языка, специалиста исключительно глубоких познаний и эрудиции, доктора филологических наук, профессора Бориса Исаковича Татаринцева, которому в 2019 году исполнилось бы 80 лет. Целью исследования является рассмотрение научного наследия ученого, которое дало новый толчок в области изучения тувиноведения и тюркологии в целом. Материалы. В основу работы легли результаты многолетних научных трудов Бориса Исаковича Татаринцева, которые высоко оценены учеными-специалистами как определенная веха в развитии не только тувинского языкознания, но и всей российской тюркологии. Результаты. Борис Исакович, родившийся в семье служащих, прошел путь от школьного учителя до доктора наук, профессора, заведующего сектором словарей, главного научного сотрудника сектора языка и письменности Тувинского института гуманитарных и прикладных социально-экономических исследований. Б. И. Татаринцевым было опубликовано свыше 150 научных трудов. Вся его научная деятельность ориентирована на историю тувинского языка, заимствованную лексику. В течение более чем трех десятков лет Б. И. Татаринцев занимался вопросами тувинской этимологии, семасиологии, терминологии, топонимии, этнонимии с точки зрения их происхождения. Борис Исакович участвовал в разработке и редактировании «Русско-тувинского словаря»: был автором словника, предисловия к нему, а также его редактором. Был составителем многочисленных русско-тувинских терминологических словарей. Кроме этого, он активно изучал тувинское горловое пение «Хөөмей». По данной проблеме им опубликованы не только статьи, но и были изданы книги. Велика его заслуга в подготовке кадров высшей квалификации по филологическому направлению в Туве. Исследование основных проблем лексикологии и этимологии, разработанных Б. И. Татаринцевым, продолжено современными отечественными и зарубежными учеными.

Исследование механизмов эпического сюжетосложения, выявление закономерности формирования базовой модели эпоса актуально для прояснения многих вопросов: изучения процесса сохранения или разрушения эпического текста, определения природы контаминаций, соединений в эпическом нарративе, для прогнозирования перспектив эпического творчества, национального эпоса в полилингвальной, мультикультурной среде, в условиях конкуренции фольклора с современной массовой культурой и информационными технологиями. Цель статьи — провести сравнительный анализ двух вариантов монголо-ойратского сказания «Урьдын Уланхонгор», зафиксированных в разное время, для выявления базовой модели эпического сюжета, позволяющей сказителям структурировать свой нарратив, усваивать и воспроизводить эпический текст по памяти. Материалом для исследования послужили тексты монголо-ойратского эпоса «Урьдын Уланхонгор», исполненного ойратским туульчи Ч. Баглаем в 1940 г. и опубликованного в 1968 г. в сборнике «Жангарын туульс», а также записанного спустя 79 лет у сказителя Н. Анхбайр в сомоне Наранбулаг Убснурского аймака Монголии. Методы исследования. В исследовании используются структурно-типологический, статистический, описательный методы, позволяющие изучить механизм структурирования эпического нарратива и закономерности эпического сюжетосложения, передать специфику национального эпоса. В процессе привлечения экспедиционного материала учитывались сведения, полученные в ходе «включенного наблюдения», анкетирования и интервьюирования информанта. Результаты. Исследование показало, что сказителями разных лет Ч. Баглаем (1940) и Н. Анхбайром (2019) использовалась элементы, концентрирующиеся вокруг биографии богатыря Урьдын Уланхонгора, изображающие сходные сюжетные ситуации, связанные с военными коллизиями протагониста с антагонистами (Долдой Хюрел баатар, 16 мангасов). Появление новых вариантов одного эпоса не ломает общую структуру эпического сюжета, если он основывается на базовой модели, усвоенной от сказителя-предшественника в рамках одной (локальной, национальной) традиции.

Статья рассматривает материал о кошке в культуре калмыков и других монголоязычных народов. Вопреки ожиданиям, связанным с культурой номадов, в новых материалах по калмыцкому фольклору кошка представлена в калмыцком фольклоре в значительном объеме разнообразных примеров. Кошка, спасенная от смерти купившим ее новым хозяином, вместе с собакой становится его помощником. Аналогичный сюжет встречается у бурят и у корейцев, у которых встречается много мотивов, связанных с кошкой и сходных с мотивами у калмыков, монголов и бурят. Важно, что кошка выступает как охранитель буддийских рукописей и хурулов, возможно, что распространение кошек в Центральной Азии и странах Дальнего Востока связано с распространением буддизма и по событиям, и по времени. Цель. В связи с большим объемом нового материала о кошке в фольклоре калмыков появилась необходимость осветить этнографические материалы о характеристике отношения к кошке у калмыков, выявить параллели к рассказам и сказкам о кошке у калмыков, выявить единство культурного компонента в рассказах о кошке у калмыков, бурят, монголов, китайцев и корейцев, оценить степень сходства сравниваемых текстов, определить самостоятельность этнографически значимых элементов в сравниваемых текстах, отграничить характеристики реалий от чисто сюжетных фольклорных элементов. Результаты. Отмечена связь некоторых представлений, связанных с кошкой, в виде их реализации в фольклоре и повседневного отношения к кошке в быту калмыков в 1920–1930-е годы по этнографическим источникам. Прослежена распространенность отдельных сюжетов, в которых присутствуют кошка и собака, среди монголоязычных народов с их аналогиями во Внутренней Монголии, Китае и Корее, при этом оказывается, что в фольклоре корейцев культ кошек представлен наиболее выразительно и связан с культом тигра (кошки ― потомки брачного союза человека и тигрицы). Распространение кошек связывается с отменой традиции убивать стариков. Распространение кошек по фольк­лорным рассказам калмыков, корейцев и тувинцев связывается с необходимостью заводить кошек в буддийских монастырях для того, чтобы кошки охраняли буддийские рукописи от мышей, таким образом, распространение кошек среди народов Центральной Азии и Дальнего Востока связывается по времени с распространением буддийского вероучения в этом регионе. В то же время культурные составляющие, связанные с отношением к кошке, у буддистов не связаны с почтительным отношением к кошке в исламе, соотнесенным с личностью Пророка Мухаммеда.